Неточные совпадения
Кроме того, в
девочке всё было еще ожидания, а Сережа был уже почти человек, и любимый человек; в нем уже боролись мысли, чувства; он
понимал, он любил, он судил ее, думала она, вспоминая его слова и взгляды.
Девочка знала, что между отцом и матерью была ссора, и что мать не могла быть весела, и что отец должен знать это, и что он притворяется, спрашивая об этом так легко. И она покраснела за отца. Он тотчас же
понял это и также покраснел.
Городовой мигом все
понял и сообразил. Толстый господин был, конечно, понятен, оставалась
девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе, и искреннее сострадание изобразилось в его чертах.
В последнее время она стала все чаще и больше разговаривать с своею старшей
девочкой, десятилетнею Поленькой, которая хотя и многого еще не
понимала, но зато очень хорошо
поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающею.
Она вспомнила предсказания Штольца: он часто говорил ей, что она не начинала еще жить, и она иногда обижалась, зачем он считает ее за
девочку, тогда как ей двадцать лет. А теперь она
поняла, что он был прав, что она только что начала жить.
Cousin, [Двоюродный брат (фр.).] который оставил ее недавно
девочкой, кончил курс ученья, надел эполеты, завидя ее, бежит к ней весело, с намерением, как прежде, потрепать ее по плечу, повертеться с ней за руки, поскакать по стульям, по диванам… вдруг, взглянув ей пристально в лицо, оробеет, отойдет смущенный и
поймет, что он еще — мальчишка, а она — уже женщина!
Язычок, губки и весь рот у
девочки покрылись какой-то мелкой белой сыпью, и она к вечеру же умерла, упирая в меня свои большие черные глазки, как будто она уже
понимала.
Ребенок,
девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому, что оно было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание
понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «не то», чем служба и придворное назначение.
А у
девочек так глазки и разгорелись: ведь
поняли, в чем дело, без слов
поняли.
Но дело было в другой губернии; да и что могла
понимать шестнадцатилетняя
девочка, кроме того, что лучше в реку, чем оставаться у благодетельницы.
С тех пор как Lise взяла у вас назад свое обещание, — свое детское обещание, Алексей Федорович, — выйти за вас замуж, то вы, конечно,
поняли, что все это была лишь детская игривая фантазия больной
девочки, долго просидевшей в креслах, — слава Богу, она теперь уже ходит.
— И про себя и голосом. Громко-то не могу, а все —
понять можно. Вот я вам сказывала —
девочка ко мне ходит. Сиротка, значит, понятливая. Так вот я ее выучила; четыре песни она уже у меня переняла. Аль не верите? Постойте, я вам сейчас…
Жена моя и говорит мне: «Коко, — то есть, вы
понимаете, она меня так называет, — возьмем эту
девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я говорю: «Возьмем, с удовольствием».
Какая была я глупенькая, я не
понимала, ведь была
девочка, глупенькая
девочка?
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к сердцу все это ты, простенькая
девочка, не слышавшая и фамилий-то тех людей, которые стали этому учить и доказали, что этому так надо быть, что это непременно так будет, что «того не может не быть; не странно, что ты
поняла и приняла к сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить твои книги: твои книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они были еще мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, — и только.
Они расстались, и Алексей, оставшись наедине, не мог
понять, каким образом простая деревенская
девочка в два свидания успела взять над ним истинную власть.
Я
понял, почему эта странная
девочка меня привлекала: не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.
Одно существо
поняло положение сироты; за ней была приставлена старушка няня, она одна просто и наивно любила ребенка. Часто вечером, раздевая ее, она спрашивала: «Да что же это вы, моя барышня, такие печальные?»
Девочка бросалась к ней на шею и горько плакала, и старушка, заливаясь слезами и качая головой, уходила с подсвечником в руке.
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской руке. Губы больной что-то шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю.
Девочка была в одной ночной кофточке и ничего не
понимала, что делается. Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
Галактион
понял, что с
девочкой припадок, именно случилось то, чего так боялся отец. В доме происходила безмолвная суета. Неслышными шагами пробежал Кацман, потом Кочетов, потом пронеслась вихрем горничная.
Четвертая строка: имя, отчество и фамилия. Насчет имен могу только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно ни одного женского татарского имени. В татарской семье, где много
девочек, а отец и мать едва
понимают по-русски, трудно добиться толку и приходится записывать наугад. И в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
А впрочем, я, кажется,
понимаю: знаете ли, что я сама раз тридцать, еще даже когда тринадцатилетнею
девочкой была, думала отравиться, и всё это написать в письме к родителям, и тоже думала, как я буду в гробу лежать, и все будут надо мною плакать, а себя обвинять, что были со мной такие жестокие…
Помада отозвался, что совершенно
понимает, и остался читать
девочке чистописание.
— Ничего не
понимаю, что случилось, — развела руками легкомысленная Манька. — Может быть, угостите чем-нибудь бедную
девочку?
— Конечно, нет, gnadige Frau. Но,
понимаете, мой жених Ганс служит кельнером в ресторане-автомате, и мы слишком бедны для того, чтобы теперь жениться. Я отношу мои сбережения в банк, и он делает то же самое. Когда мы накопим необходимые нам десять тысяч рублей, то мы откроем свою собственную пивную, и, если бог благословит, тогда мы позволим себе роскошь иметь детей. Двоих детей. Мальчика и
девочку.
Это напомнило мне давнопрошедшие истории с Волковым; и хотя я с некоторой гордостью думал, что был тогда глупеньким дитятей, и теперь
понимал, что семилетняя
девочка не может быть невестой сорокалетнего мужчины, но слово «невеста» все-таки неприятно щекотало мое ухо.
Она очень хорошо
поняла, что
девочке гораздо будет лучше у княгини, чем у простого мужика.
— Бедная
девочка оскорблена, и у ней свое горе, верь мне, Иван; а я ей о своем стал расписывать, — сказал он, горько улыбаясь. — Я растравил ее рану. Говорят, сытый голодного не разумеет; а я, Ваня, прибавлю, что и голодный голодного не всегда
поймет. Ну, прощай!
— В будущем году! Невесту он себе еще в прошлом году приглядел; ей было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка. Родители рады!
Понимаешь, как ему надо было, чтоб жена умерла? Генеральская дочка, денежная
девочка — много денег! Мы, брат Ваня, с тобой никогда так не женимся… Только чего я себе во всю жизнь не прощу, — вскричал Маслобоев, крепко стукнув кулаком по столу, — это — что он оплел меня, две недели назад… подлец!
— А я отлично
понимаю! Чертовски красивая
девочка, и я только могу удивляться, где вы могли отыскать такую.
Прозоров, несмотря на все свои недостатки, отлично
понимал сложный характер подраставшей
девочки и решился переломить природу воспитанием.
— Je ne demanderais раs mieux que de lâcher cette pauvre fillete, mais vous savez — le devoir. [ — Я очень рад был бы отпустить эту бедную
девочку, но вы
понимаете — долг.]
— А женился я, братец, вот каким образом, — сказал Лузгин скороговоркой, — жила у соседей гувернантка,
девочка лет семнадцати; ну, житье ее было горькое: хозяйка капризная, хозяин сладострастнейший, дети тупоголовые… Эта гувернантка и есть жена моя…
понимаешь?
Но тогда я не
понимал того, что они не виноваты в этом отношении и что это отсутствие понимания не мешает им быть и хорошенькими и умными
девочками, а я презирал их.
Сверстов
понял его и встал на четвереньки; мгновенно же на спину к нему влезли маленький Лябьев, два дворовые мальчика и
девочка, которая была посмелее. Сверстов провез их кругом всей залы и, наконец, в свою очередь, скомандовал им: «Долой!» Дети соскочили с него и все-таки побежали было за ним, но он им сказал...
Но, однако, она и сие
поняла, что я хотел выразить этою шуткой, намекая на ее кротость, и попробовала и это в себе опорочить, напомнив в сей цели, как она однажды руками билась с почтмейстершей, отнимая у нее служащую
девочку, которую та сурово наказывала.
— И вдруг ничего нет… и мне жаль себя, ту
девочку, которой никогда не будет… За что? Мне самой хочется умереть… Может быть, тогда Агафон Павлыч пожалеет меня, хорошо пожалеет… А я уж ничего не буду
понимать, не буду мучиться… Вы думали когда-нибудь о смерти?
Я
понимаю эту бедную
девочку.
Илья слушал и молчал. Он
понимал, что Маша пристроилась лучше, чем можно было ожидать. Но всё же ему было жалко
девочку. Последнее время он почти не видал её, не думал о ней, а теперь ему вдруг показалось, что без Маши дом этот стал грязнее.
Лидия. Да разве я не живой человек, разве я не женщина! Зачем же я выходила замуж? Мне нечего стыдиться моей любви к тебе! Я не
девочка, мне двадцать четыре года… Не знаю, как для других, а для меня муж все, —
понимаешь, все. Я и так долго дичилась тебя, но вижу, что это совершенно напрасно.
Так начиналась молитва, а дальше настолько безумное и неповторяемое, чего не воспринимали ни память, ни слух, обороняясь, как от кошмара, стараясь не
понимать страшного смысла произносимых слов. Сжавшись в боязливый комок, накрывала голову подушкой несчастная
девочка и тихо дрожала, не смея повернуться лицом к спасительной, казалось, стене; а в просвете между подушками зеленоватым сумерком безумно светилась комната, и что-то белое, кланяясь, громко говорило страшные слова.
— Ну, что же, я вас
понимаю, — сказал Паркер, — вам не терпится пойти в «Пленэр». Да и внучке пора спать. — Он снял
девочку со стула и взял ее за руку, а другую руку протянул мне, сказав...
Что же я могу сделать? Ничего не могу. На душе у
девочки какая-то тяжесть, но я ничего не
понимаю, не знаю и могу только бормотать...
Я никогда ни одного слова не рассказывал о том, как приходила эта
девочка и как она плясала на своих высоких ходулях, ибо во мне всегда было столько такта, чтобы
понимать, что во всей этой истории ровно нет никакой истории.
Ямки втягивались в горле у
девочки при каждом дыхании, жилы надувались, а лицо отливало из розоватого в легонький лиловатый цвет. Эту расцветку я сразу
понял и оценил. Я тут же сообразил, в чем дело, и первый мой диагноз поставил совершенно правильно и, главное, одновременно с акушерками, — они-то были опытны: «У
девочки дифтерийный круп, горло уже забито пленками и скоро закроется наглухо…»
Дорн(один). Не знаю, быть может, я ничего не
понимаю или сошел с ума, но пьеса мне понравилась. В ней что-то есть. Когда эта
девочка говорила об одиночестве и потом, когда показались красные глаза дьявола, у меня от волнения дрожали руки. Свежо, наивно… Вот, кажется, он идет. Мне хочется наговорить ему побольше приятного.
Федя. Я тебя очень
понимаю, Саша, милая, и на твоем месте я бы сделал то же: постарался бы как-нибудь вернуть все к старому, но на моем месте, если ты, милая, чуткая
девочка, была бы, как ни странно это сказать, на моем месте, — ты бы, наверное, сделала то, что я, то есть ушла бы, перестала бы мешать чужой жизни…
Я была тогда
девочкой и все-таки
понимала.
Девочку кое-как отогрели, и когда она увидала у отца странно остолбенелые глаза и дико оскаленные зубы, тогда
поняла в чем дело и зарыдала.
Надежда. Мне страшно подумать, что будет из этой Верки! По-моему, она опасная
девочка, так своенравна. Не
понимаю, чего смотрит мама. И ты тоже становишься какой-то ненормальной. Впрочем, ты всегда такая была. Ты ничего не делаешь, это вредно! Вот помогала бы маме следить за Верой, право, это нужно…